Борис Степанович Житков
Орлянка
Еще вчера, вчера утром, вывезли матросы убитого товарища и положили его
под брезентовым тентом на пункте Нового мола.
Офицер его застрелил.
Сносчики, мастеровые, гаванский люд толпились около брезентового шатра,
глухо гудели. А бескровный лик покойника непреклонно отвечал одно и то же: он
требовал возмездия.
Старый портовый стражник с медалями под рыжей бородой ровнял народ в
очередь. А люди подходили, смотрели и снова заходили в хвост, чтоб еще раз
спросить покойника. Подходили посмотреть и укрепиться.
Народу все прибывало, и вот торжественная жуть, как тревожный дым,
поползла от порта к веселому городу. Все это было вчера, и как месяц, как год
прошел до утра.
Какие-то люди стали разбивать казенный груз с водкой, - они не давали
заводским бросать его с пристани в море. Какие-то люди стали зажигать пакгаузы,
деревянную эстакаду. Они заперли в складе тех, кто не давал громить и жечь, и
сожгли их, живьем сожгли в этом пакгаузе под рев пламени, под пьяное "ура".
Огневым поясом охватила порт горящая эстакада. С треском, с грохотом
рвались гигантские дубовые балки.
Затлели пароходы, стоявшие у пристани. Горели постройки, и плотным
удушливым дымом потянуло от штабелей угля.
И за треском пожара люди не слышали треска стрельбы: это из города
пехотный полк обстреливал порт. Полк привели из провинции. Молодые безусые
солдаты. Ночью на ярком фоне пламени черная толпа металась по молу. Ее стегали
залпами вперекрест. Она выла и редела.
А штиль, мертвый штиль, не уносил дыма, и он стоял над портом обезумевшим
и возмущенным духом. Военный корабль спокойно густым колоколом отбивал склянки.
Он считал время и молчал. Его уже не боялись на берегу, не ждала от него помощи
метавшаяся в огне толпа. И годы протекали от склянки до склянки.
Наутро смрад стоял над пожарищем. Пахло гарью, и ноздри разбирали среди
чада этот особенный запах горелого мяса.
На уцелевшем каменном быке эстакады стоял патруль: ефрейтор и два
рядовых-новобранца.
Востроносый прыщавый ефрейтор Сорокин с высоты быка осматривал пожарище и
пустую улицу: безлюдную, с мертвыми воротами. Как очки на слепом, темнели
стекла окон.
Рябой белый солдат, курносый, без ресниц - Рядков, надо же такое - Рядков!
Рядков смотрел на пожарище - дым еще шел от угля и складов - и лазал солдат в
карман - по локоть запускал руку. Вынимал семечки: с махоркой, с трухой. Тощие
последние подсолнухи.
Утро было теплое, летнее, парное. Но после бессонной ночи казалось свежо,
и все трое ежились.
- Которые проходящие - тех бить; никого чтоб не выпускать! - это говорил
ефрейтор Сорокин, не глядя на рядовых. Служба на лице и серьез. Сильный серьез:
ефрейтор не глядел на рядовых, а все осматривался по сторонам. Дельно и строго.
Рядовой Гаркуша верил, что все сгорели и никто не явится. Хоть и было
жутко: а вдруг какая душа спаслась. Бывает.
Рядков еще раз обшарил карман, и стало скучно.
И вдруг ефрейтор Сорокин крикнул:
- Стреляй!
Рядков дернулся. По приморской улице, шатаясь, шла фигура. Кто б сказал,
что это человек в этом сером утре? Серый шатается вдоль серой стены. Угорел или
с перепою? Как травленный таракан, еле полз человек, спотыкался, шатался, чуть
не падал, но шел. Упорно шел, как мокрый таракан из лужи.
- Паль-ба! - скомандовал ефрейтор.
Рядков дергал затвором и выбрасывал нестреленные патроны наземь.
- Деревня! - сказал Сорокин, - сопля! Пройдет... Почему пропустили? Бей!
И Сорокин сам вскинул винтовку.
Человека плохо было видно. Можно б и не заметить.
- Взял винтовку, что грабли! - огрызнулся Сорокин на Рядкова и приложился
приемисто, как в строю, - показать дуракам, а они отвернулись.
Бах! Глянули. А он все идет, спотыкается, а идет.
- А то стоит! Шлея деревенская, - со зла сказал Сорокин.
- Промазал, - шепотом с обиды сказал Рядков.
- Что? - крикнул Сорокин и зло глянул на Рядкова. - Я по движущейся... - и
щелкнул затвором, как жизнь захлопнул.
У ребят сердце упало. Не отрываясь глядят на прохожего. Сорокин целит, не
дохнет. Трах! Прохожий споткнулся, зарыл носом. Лег на панель, не дрыгнул. Но
это было далеко - четыреста шагов.
Солдаты смотрели. А он - не поднялся. Посмотрели минуту и молча
отвернулись.
- Чтоб и птица не пролетела! Так сказано! - хрипло сказал Сорокин.
Рядков попробовал думать, что вовсе его и не было, серого прохожего.
Почудилось, а стрелял ефрейтор в белый свет. Глянул - нет: лежит. Гаркуша
сворачивал цигарку. Наспех. Просыпал махру и рвал бумажку.
- Он там и лежал... горелый, - сказал Рядков. Тихо через силу.
- Усе одно, не встанеть, - буркнул Гаркуша. Зло обкусил бумажку и плюнул.
- Бей! - вдруг крикнул ефрейтор остервенело. Как звал на помощь.
Гаркуша зло вскинул винтовку.
Той же дорогой шел человек. Без шапки. Чуть синела рубаха на серой стене.
Он тоже шатался, как и прежний. И вдруг стал за два шага перед трупом. Увидал.
Теперь и Рядкову не хотелось пропустить.
Гаркуша выплюнул цигарку, оскалился, зашипел:
- А... таввою мачеху!
Замерла винтовка. Трах! Синяя рубашка метнула вверх рукавами, и навзничь
рухнул человек.
Теперь все знали, что уже никого не пропустят мимо этих двух.
И когда выполз третий, то Рядков со второго раза положил - проклятый чуть
не убежал. Он упал ничком, и ефрейтор сказал:
- Решка!..
Гаркуша осклабился ртом:
- Давай зато курить усем.
И Рядков вынул махорку.
Пятого бил в очередь Сорокин. Шло полкварты водки. Разметав руки, прохожий
лег навзничь.
- Орел! - в один голос крикнули и Гаркуша, и Рядков.
А они вылезали из щелей, из-за штабелей, мешков, выползали откуда-то из
дыму. И теперь на солнце их хорошо было видно.
Орел! Решка!
Решка! Орел!
Гаркуша продул две дюжины пива, злился и мазал.
Он бил в бородатого взлохмаченного человека, который шел будто ничего не
видя. Спотыкался об убитых и балансировал руками. Гаркуша переменил патрон и
выстрелил третий раз.
Человек повернулся и пошел. Пошел прямо на солдат. Он поднял вверх руку.
Конец ее шатался на каждом шагу. Оттуда широко шла кровь.
Гаркуша выпалил.
Человек шел. Он приближался и рос в глазах солдат. Он смотрел прямо на
солдат и все шел, не опуская руку.
Все трое приложились вдруг быстро. Руки дрогнули. Они выстрелили разом
залпом. А он шел. Они отбежали от края и все трое легли наземь, на середине
быка, где их нельзя было видеть снизу.
1922
_______________________________________________________________________________
К списку авторов В кают-компанию