Константин Михайлович Станюкович
Диковинный матросик
I
Среди тишины чудной тропической ночи колокол пробил четыре удара. Был час
ночи, и до смены вахтенных было еще далеко. А спать так хотелось.
Тогда грот-марсовой старшина Аришкин, — степенный, пожилой человек,
пользовавшийся на клипере "Голубчик" репутацией самого "башковатого" матроса,
который в книжке мог читать и умел огорошивать "занозистыми" словечками даже
такого ученого человека, как фельдшер, проговорил, обратившись к кучке
дремавших у грот-мачты матросов:
— Не спи, братцы. А то как бы вахтенный не разбудил по-своему... Небось
зубы начистит.
"Братцы" встрепенулись, услышавши мудрые слова, так как знали, что
вахтенный лейтенант любил подкрасться, ровно кошка, и разбудить действительно
"по-своему" заснувшего матроса.
Но ночь, волшебная тропическая ночь, тоже расточала свои сонные чары
"по-своему", и не прошло и пяти минут после предостережения Аришкина, как уже
среди кучки раздались подхрапывания.
— Ну уж и здоровы спать, идолы! — воркнул Аришкин и, наклонившись к
спящим, проговорил: — Кошка идет!
Все моментально вскочили. "Кошкой" звали вахтенного лейтенанта Пыжикова,
находившего, что "распускать" матросов не следует.
Аришкин засмеялся.
— Небось проснулись?.. Садись... я вам лучше что-нибудь расскажу... По
крайности сон разгонит.
— То-то расскажи, Никоныч... уважь... А то как бы взаправду не подкралась
Кошка, — заметил один из марсовых.
— Как не уважить вас, дрыхалов, уважу! — ласково промолвил Аришкин.
И плотней усевшись на бухту, откашлялся и начал вполголоса и слегка
нараспев следующий рассказ.
II
— Тоже вот был у нас на клипере, на "Грозящем", когда мы на нем три года
тому назад ходили в дальнюю, матросик один, Васька Пернатый прозывался. Отцы
его, говорил, птицеловы были, и было им прозвище "Пернатые"... Так довольно
даже редкий и диковинный матрос был, братцы вы мои. Такого никогда на флоте я
не видывал. Человек, прямо сказать, с понятием и по матросской части знал,
хорошим рулевым был и в Кронштадте веселым человеком оказывал себя, и карахтера
тихого, и вином не занимался, а как уплыли мы из Кронштадта и вошли в
заграничные места, тут, значит, и вышла эта самая загвоздка...
— В чем загвоздка? — спросил кто-то.
— А в том, братец ты мой, что вовсе в расстройку вошел. И чем дальше мы
уходили, тем больше он быдто тронутый понятием становился. Ни с кем не говорил,
чуждался, больше один да один, и все в тоске да в тоске, братцы вы мои.
Глядит этто он на море, мурлычет себе под нос песню, а сам плачет... Однако
тосковать - тосковал, а службу справлял форменно... А на берег съезжал, так ни
на что и не смотрел, а прямо в кабак, и привозили его два раза размертвецки-
пьяно... На клипере не дотрогивался и чарки своей не пил, а на берегу, значит,
тоску свою залить хотел... Дошли мы таким родом до Мадер-острова, как остановил
он старшего офицера и докладывает: "Дозвольте, вашескобродие, объяснить
причину". — "Объясняй!" — говорит. "Так, мол, и так, как вам, говорит, будет
угодно, а нет больше сил моего терпения!" Этто он докладывает, а сам бледный-
пребледный из лица и похудал весь, хотя никакой хвори в себе не имел. А старший
офицер малого терпения был человек и как вскрикнет: "Ты что, говорит, такой-
сякой, лясы разводишь? Говори толком, в чем дело?" Пернатый не испугался и
отчесал: "Явите, говорит, Божескую милость, прикажите меня сей же секунд
отправить обратно в Расею, а то я преступником-беглецом могу быть! Пробовал,
говорит, я всячески принудить себя и не могу, вашескобродие. Тоска сосет!"
— Ишь ты... Что ж старший офицер?
— Известно что... Подумал, что матрос огурнуться хочет от флотской
службы... Сперва-наперво ровно бы ошалел, что матрос с таким диковинным
прошением осмелился, а потом: раз, два, три, и пошел лупцевать. Искровянил
матроса в самом лучшем виде и говорит: "Я тебе, говорит, покажу сил-терпения.
Отшлифовать велю, так поймешь свою дерзость прошения". А Васька Пернатый свое:
"Не пойму, говорит, вашескобродие... Не от лодырства я прошусь!" Велел ему
всыпать двадцать пять. Всыпали...
— За прекословие, значит?
— То-то за оно самое. Потому старший офицер очень скор был и прекословия
не позволял... Любил, чтобы молчали, хотя бы он приказал самого себя съесть...
Малого терпения был человек... А который нетерпеливый — хуже глупого бывает...
Оделся, значит, Васька Пернатый после порки и безо всякой это злобы и как бы в
задумчивости говорит унтерцерам, кои его линьками драли: "Никакие линьки,
говорит, тоски не разгонят. Дойду до капитана, и вернут меня в Расею". Слушаем
мы и думаем: "Спятил матросик"; кои с дурости и смеялись. Думали: чудит
человек... А он, братцы, как опосля оказалось, и вовсе не мог совладать со
своей тоской. Хорошо. Ушли мы с Мадер-острова и вскорости зашли на Зеленые
острова для запаса угля, живности и свежей провизии, потому, как сказывали, с
островов Зеленых прямо хотели вальнуть на Яву-остров и минуя Надежный мыс (мыс
Доброй Надежды). Ден в шестьдесят переход рассчитывали, потому и запасу всякого
много брали. Как услышал про это самое Васька Пернатый — на нем лица нет. Ходит
по клиперу как бы в потере чувств. И исхудал же он за это время - страсть...
Было ему тогда этак годов тридцать, не больше, а с виду вроде старика
оказывает... Однако до капитана не доходил... Боялся, видно, линьков... Он не
очень-то их обожал... С умом человек был и хотя тихий, а обидчистый... Ладно.
Стоим это мы в Портограндах (Порто-Грандо) четвертый день, грузим уголь, быков,
свиней, уток и курей принимаем, у арапов пельсины покупаем, лакомимся, значит,
как вдруг утром перекличка, а Васьки Пернатого нет...
— Сбежал? — нетерпеливо спросил один из слушателей.
— А ты слушай, тогда и узнаешь! — недовольно проговорил Аришкин. — А то
"сбежал"!.. А может, и не сбежал...
— Так куда ж он делся?
Аришкин несколько секунд помолчал, словно бы желая, как опытный
рассказчик, усилить внимание своей аудитории, и продолжал:
— Старший офицер как узнал, что Пернатый в нетчиках, очень даже осатанел.
"Мы, говорит, его, подлеца, сыщем. Он беспременно от службы удрать хочет.
Беглым мигрантом сделаться. Я покажу ему мигранта!.." Совсем без терпения
человек был старший офицер... Не смозговал того, что Васька Пернатый в Расею
бежать хотел, а он кулаками машет и кричит: "мигрант!" Это, значит, который
человек со своей родины на чужую убегает, — пояснил Аришкин. — Ладно. Тую же
минуту послали на берег шлюпку с мичманом к концырю, чтобы поймать, мол, и
предоставить беглого казенного человека... А город этот самый Портогранда
маленький... арапы больше живут... Пернатого-то скоро и разыскали в избенке
арапской. После матрос, что с мичманом на поимку ездил, обсказывал, как беднягу
под кроватью нашли... Забился туда... Насилу вытащили. И бросился он в ноги
концырю и мичману. Плачет: "Не берите, мол, меня на клипер. Я в Расею доберусь
и явлюсь по начальству. Пусть со мной что вгодно делают, но я по крайности в
своей стороне буду". А мичман что может? Тоже подневольный офицер. Ему сказано
доставить, он и должен был доставить. И пожалел он матросика, а привез на
катере да еще для верности связал... Это жалеючи-то! — не без иронии прибавил
рассказчик. — Привезли и тот же секунд без допроса, как, мол, и почему матрос
от тоски на ответ в Расею бежит, — беднягу на бак и всыпали без счета... Вроде
как в бесчувствии в лазарет снесли... А ведь все от непонятия... После уж
только в понятие насчет матросика вошли... Тогда и старший офицер понял, что
терпения в нем не было... То-то оно и есть...
В эту минуту неслышными шагами приблизился лейтенант Пыжиков. Аришкин
тотчас же смолк.
— Вы тут что? Дрыхнете? — спросил лейтенант, вглядываясь в матросские
лица.
Все поднялись и почти в один голос отвечали:
— Никак нет, ваше благородие!
— Я им сказку сказывал, ваше благородие! — доложил Аришкин.
— То-то... У меня на вахте поспи!.. Я разбужу! — проворчал лейтенант и
пошел дальше.
III
Матросы опять уселись, и Аришкин продолжал:
— Отлежался Пернатый... Опять службу справляет... Опять тоскует... И
боцман в ошалеватости... Не понимает... Однако пожалел. "Так, мол, и так,
вашескобродие, как бы чего над собой Пернатый не сделал. В большой он, мол,
расстройке!" — доложил боцман старшему офицеру. И старший офицер как быдто
начал в понятие входить и торопливость свою оставил. "Присматривай за им,
говорит, хорошенько и зря, говорит, не обескураживай боем. А там видно будет!"
Ладно. Идем это мы тропиками, как вот теперь... Благодать одна... Тепло, служба
легкая... И встречали мы в этих самых местах светлый праздник... А Васька-то
Пернатый быдто отходить почал от тоски эти дни... Отстояли мы заутреню... А
Пернатый около меня стоял... Гляжу: молится, с колен не встает и руками лицо
закрыл... Плечи вздрагивают... Плачет...
Вышли это мы наверх... разгавливаемся... А солнышко поднимается... И
светло стало... И матросики веселые... Праздник-то светлый, праздник
праздникам... Только Васька сам не свой. Глядит это на яйца, на куличи, не ест,
и такая в его лице тоска, братцы вы мои, что и не обсказать. "Полно, говорю,
Вась... Через три года вернемся, говорю, в Расею..." А он ровно и не слушает.
Уставил глаза на море да как вскочит на борт... На счастье, один матрос у борта
стоял... схватил его за ноги... Насилу держит. А он голосом кричит: "Пустите,
братцы, нет сил моего терпения... Лучше смерть".
Сняли его с борта. Привели к капитану, — он в то время команду обходил,
проздравлял. "По какой такой причине ты жизни хотел решиться, матросик, и в
такой великий день? — спросил капитан. — То бежать хотел, а теперь топиться?"
Тот опять свое: "Тоскую, говорит, в чужих местах". Видит капитан, что человек
на извод готов. Велел позвать доктора. "Обследуйте и доложите"... Он и доложил,
что у Пернатого вроде быдто болезни... мудреное слово какое-то сказал... А
выходит, что тоска по родине... Ну, капитан тотчас же потребовал Пернатого и
говорит: "Как придем на Яву-остров, оставлю тебя, а ты с обратным судном
вернешься в Расею!" И как услышал это Пернатый, то сразу же человеком стал. В
настоящее понятие вошел... Повеселел... одно слово: матрос как матрос... А как
пришли на Яву-остров и велели ему на конверт (корвет) перебираться, что в Расею
шел, так и обсказать нельзя, как он обрадовался... Прощается со всеми и плачет
от радости... Совсем диковинный матросик был! — заключил рассказчик.
Через несколько минут он поднялся и сказал:
— Трубчонку выкурить пойду... Смотри, опять не засните, черти!
— Не заснем, Никоныч. Ты разговорил сон... Да и скоро светать начнет...
Ишь заря занимается.
1899
Клипер — трехмачтовый быстроходный военный корабль.
Бухта — снасть, уложенная в круги (прим. автора).
Зеленые острова — так Аришкин называет острова Зеленого Мыса, Кабо-Верде
(прим. Капитана)
Концырь — так Аришкин выговаривает слово "консул" (прим. Капитана).
_______________________________________________________________________________
К списку авторов В кают-компанию