Александр Павлович Чехов
Старый Махмутка
Старый Махмутка с беспокойством и даже со злобой смотрел на пенившиеся
волны Черного моря. Он уже слишком умудрен годами и убелен снегом старости для
того, чтобы допустить ошибку. На своем веку он уже семьдесят девять раз видел
смену лета и зимы. Во время молодости он избороздил почти все моря, где только
можно было поживиться чужим добром, ведя ремесло пирата или занимаясь
контрабандой. Он девять раз в жизни спасал свою шкуру от виселицы и бессчетное
число раз тонул в море. Бури ему известны как свои пять пальцев. Он понимал
поэтому, что значат эти седые гребешки волн и надвигавшиеся с вершин гор белые
маленькие тучки. Бури еще пока нет, но она скоро наступит; она налетит так
неожиданно, что к ней успеют приготовиться только одни старые и опытные моряки.
Молодые не верят в эти признаки. Он предупреждал и предостерегал их, но его не
послушали: мудрость старых людей считается теперь пустяком, и его теперь учат
молокососы. Какой шайтан понес на краденой шлюпке этих ослов в открытое море?
Шлюпка — скорлупа, и они, окаянные, потонут.
Махмутка стоял на берегу и ругался. Он ругал и старшего сына, и младшего.
Они не послушали его предостережений и упрямо отправились в такую погоду за
контрабандой. Норд-ост уже усиливается, а они только еще на полдороге... Ну, и
перевернет же их, молокососов, кверху килем!..
Теперь может выходить в море только пароход, но и тут каждый опытный
капитан принимает заранее меры и готовится к борьбе. А они уплыли вдвоем только
на четырех веслах. Они поступили так же глупо, как и этот молодой капитан
таможенного парохода. Он стоит у пристани, не видит надвигающейся бури и не
уменьшает паров в котле.
Махмутка взглянул наверх, на высокий берег, и злобно рассмеялся. Мачта, на
которой по телеграфу вывешиваются штормовые знаки, была пуста. Наука не знает,
что буря будет, а он, Махмутка, знает: наука еще молода, а он — уже стар. Он
готов ручаться своей старой головою, что если он пойдет на таможенный пароход и
выскажет свои опасения капитану, то капитан засмеется и укажет ему на мачту с
сигналами... Но шайтан с ним! Вся махмуткина душа там, в море, где теперь,
вероятно, уже бессильно борются с волнами его два сына. До берега им не доплыть
ни за что. Шлюпку перевернет, и они потонут.
Зачем же он произвел на свет этих двух негодяев? Зачем он поил и кормил
их? Зачем он пренебрегал тысячами опасностей для того, чтобы сделать из них
людей? Зачем он стал контрабандистом и их научил этому ремеслу? Затем разве,
чтобы видеть, как они погибнут почти у него на глазах? Они потонут, и он
останется один во всем мире, без куска хлеба, старый, дряхлый, с искалеченной
ногой и без детей. Аллах, аллах!..
На лице Махмутки выразилось глубокое отчаяние. По щекам потекли слезы.
Затем у него в старческих глазах вдруг блеснула искра и во всей фигуре
высказалась решимость. Он выпрямился и быстро побежал на таможенный пароход
прямо в каюту капитана.
— Капитан, иди лови контрабанду! Я знаю где, и я тебе покажу!..
— Где? Что?
— Табак идет на маяк... Надо скорее!
Отрывочно, с блестящими глазами и сильно жестикулируя, Махмутка рассказал
капитану, что за косою стоит турецкое судно. С него, пользуясь волнением,
теперь выгружают табак и свозят на скалу у маяка. Триста кип уже успели свезти
на берег, а в трюме еще много. Надо спешить.
— А не брешешь, старый черт? — усомнился капитан.
Махмутка подробно описал и шлюпку, и контрабандистов. Надо поймать их и
взять шлюпку на буксир. Шлюпка поднимает много кип. Если ее поймать и доставить
в таможню, то награда будет большая и ему, Махмутке, и капитану. Много денег
будет, очень много: хватит до самой смерти... Только надо скорее, как можно
скорее надо!
Махмутка говорил так искренно и глаза его светились такою жадностью, что
капитан поверил и вышел на рубку. Резкий ветер немного смутил его.
— Пожалуй, норд-ост не даст нам выйти из бухты, — проговорил он.
Вместо ответа Махмутка молча указал ему на штормовую мачту на берегу. На
ней по-прежнему не было предостерегающих сигналов.
— Скорей, капитан, надо скорей. Уйдут, шайтаны...
Капитан стал у штурвала и наклонился над говорною трубкой в машину...
Винт парохода забурлил. Матросы и досмотрщики закопошились. Пароход
отделился от пристани. Берег стал медленно удаляться...
Тучки, висевшие на вершинах гор, принимали самые причудливые контуры,
быстро меняясь в форме. Капитан не без тревоги начал всматриваться в одно
облачко. Пока он смотрел на него, оно успело рассеяться и исчезнуть и затем
появилось снова. Очертания его расползались то вправо, то влево. Ясно, что там,
наверху, свирепо рвал его на клочья сильный норд-ост. Через десять минут буря
спустится вниз, сюда, на бухту, и начнет здесь трепать. Волны и без того уже
сменили свои седые гребешки на яркую, серебристую, крупную пену, и брызги их
залетали по временам через борт на палубу. Досмотрщики начинали кутаться в свои
шинели.
Рядом с капитаном стоял Махмутка, кошачьими глазами вглядывался в даль и
неистово выкрикивал в борьбе с ветром, захватывавшим глотку, непонятные для
капитана слова. Ветер усиливался с каждою минутой. Скоро брызги соленой воды
стало забрасывать и на рубку, так что капитан по временам должен был прятать от
них лицо в воротник пальто.
Пароход сделал еще около мили. Его уже порядочно качало.
Коса была уже близко, и капитан держал прямо на нее. За ее изгибом должно
открыться турецкое судно с табаком. Но удастся ли добраться до него? Ветер не
на шутку свирепеет. Капитан взглянул в лицо Махмутки. Махмутка, не обращая
внимания на качку, смотрел по-прежнему, как ястреб, вперед, и иногда только
лицо его вздрагивало.
"Несомненно был пиратом, старая собака", — подумал капитан.
Вдруг Махмутка вышел из оцепенения, неожиданно оттолкнул грубо капитана и
быстро повернул рулевое колесо.
— Держи на шлюпку!.. Там они!..
Пароход круто изменил направление. Впереди прыгала и бессильно боролась с
волнами едва заметная черточка. Капитан сначала был удивлен резким толчком
Махмутки, но, вглядевшись в даль, только проворчал:
— Ну да и глаза же у анафемы. Прибавить ходу! — скомандовал он в машину.
Махмутка был прав. Черная полоска на волнах оказалась шлюпкой. В ней
капитан скоро разглядел в бинокль двух контрабандистов, которые отчаянно
гребли, стараясь уйти от таможенного парохода.
— Не уйдешь, голубчики, — волновался капитан, не отрывая бинокля от
глаз. — Только бы их не перевернуло... Табак везут, это верно... Старый турок
не надул.
Через четверть часа шлюпку настигли. В ней сидели два измученных молодых
турка в фесках. Оба были на веслах. Между ними, и на корме и на носу, лежали
кипы табаку, покрытые брезентами. Тяжелая шлюпка слушалась плохо. На суровых
лицах контрабандистов было написано отчаянное упорство и решение не отдаваться
в руки живьем. Глядя на них, досмотрщики не решились спуститься по трапу, чтобы
зацепить лодку багром. Видно было, что турки решатся колотить досмотрщиков
веслами по рукам и по багру до тех пор, пока разъяренные волны или вынесут их
на простор или поглотят их вместе с их грузом в своей пучине.
— Иди на трап, поговори с ними, — обратился капитан к Махмутке. — Ты
знаешь по-ихнему.
Махмутка повиновался и, наклонившись через борт, стал осыпать
контрабандистов страшной турецкой руганью, пересыпая ее ломаными русскими
проклятиями.
Контрабандисты, услыша его голос, бросили весла и стали быстро выбрасывать
из лодки табак.
— Подлецы! — закричал вне себя капитан. — Они топят контрабанду. — А, чтоб
вам... Эй ты, старый черт, крикни им, что если они не перестанут бросать кипы в
море, так я в них стрелять буду.
Махмутка закричал им снова во весь голос, но молодые турки в ответ стали
работать еще поспешнее. Кипы вылетали за борт с лихорадочной быстротою. Капитан
ревел и ругался, как только может быть способен на это моряк.
— Они хотят облегчить лодку, — и наутек, — рычал он, как зверь. — Они мои
деньги топят, проклятые... Черта ли мне в них самих?.. Буду стрелять,
анафемы!.. Крикни им, что сейчас стану стрелять...
Махмутка снова вступил в переговоры, но он надрывал глотку напрасно.
Контрабандисты причалили к трапу только тогда, когда шлюпка была уже пуста. Они
поднялись на палубу один за другим с таким свирепым видом, что досмотрщики,
приготовившиеся было встретить их как следует, невольно опустили кулаки.
— В остроге сгною распроклятых! — топал ногами капитан в рубке. — Брось
шлюпку, пусть она пропадает... Ни одной кипы не оставили, мерзавцы... Погодите,
я вам себя покажу...
Махмутка пришел в положительную ярость. Бормоча на непонятном для
таможенных служащих турецком языке, он поднес к лицу одного из контрабандистов
сжатый кулак, но тот посмотрел на него так, что он отступил.
— Держи к берегу, — скомандовал капитан совсем свирепо. — Утопить вас
мало!..
Оба контрабандиста, промокшие до костей, сидели на полу палубы, прижавшись
спиною к борту и злобно сверкая белками глаз на Махмутку и на капитана.
Капитан стоял у рулевого колеса и старался бороться с разъяренным морем.
Казенный пароходик был невелик, а опасность становилась с каждым оборотом винта
все больше и больше. Пристань была уже видна, но подойти к ней было задачей.
Норд-ост всей своей силой нес на корпус парохода огромные массы волн. Пароход
бросало как щепку. Порою винт не выгребал.
Капитан вертел штурвал неровно и с сердцем. Он жалел, что спас вместо
табаку этих двух негодяев. Если бы они захлебнулись соленой водой — туда им и
дорога. Но табак — другое дело. Если считать по двадцати рублей за кипу, так и
тогда на его долю наградных пришлось бы не менее двухсот рублей. А теперь где
взять, когда эти мерзавцы утопили всю конфискацию?.. И что с них самих
возьмешь? Стоило ехать в такую бурю... Ухнули денежки... О, негодяи!..
На площадку с трудом поднялся матрос-досмотрщик с калмыцким лицом.
— Ваше благородие, турки нас обманули... Турки по-нашему говорят — ругают,
а по-своему — хорошо говорят. Турки...
— Убирайся ты к черту с своими турками. Подлецы они!.. — прогнал его
капитан, не слушая. — Ухнули денежки, ухнули...
Матрос хотел было еще что-то сказать, но капитан сосредоточил все свое
внимание на штурвале. До пристани уже оставалось не более как сажен сто. Надо
было подвести пароход так, чтобы не ударить его носом о сваи пристани.
Между пароходом и волнами шла борьба не на шутку. Капитан чуть не
поминутно наклонялся к говорной трубе, а кочегар подбрасывал в топку уголь.
Пары держали высоко. Цилиндры работали неравномерно: винт часто делал перебои.
Буря грозила перейти в шторм. Капитан чувствовал по толчкам штурвала, что волны
беспорядочно колеблют руль. Через четверть часа до пристани осталось сорок
сажен; еще через десять минут расстояние это сократилось уже на двадцать сажен.
С носа послышался отчаянный крик таможенных досмотрщиков и матросов.
Контрабандист, стоявший на носу, бросился с борта в море и исчез, подхваченный
волною. Поднялась суматоха. Бросились снимать спасательные круги, хотя и знали,
что это бесполезно. В такую бурю подать помощь невозможно. Контрабандист погиб
несомненно. Два-три матроса перекрестились.
Через минуту снова послышался такой же крик. Второй контрабандист
последовал примеру товарища и тоже бросился за борт. Страшно озабоченный
капитан взглянул на Махмутку. Махмутка сидел, поджав под себя ноги, был бледен,
но лицо его выражало полное спокойствие...
Пароход причалил к пристани, хотя и не вполне благополучно. Капитан
поспешил на берег с рапортом о происшедшем. Под влиянием впечатления никто не
решился задержать Махмутку при сходе его на пристань. Махмутка тихо пошел по
берегу и скоро скрылся из глаз. Буря потрясла старика так, что он и не думал
идти в город, а шел прямо, куда глаза глядят, несмотря на то, что свирепый
норд-ост почти сваливал его с ног...
К вечеру буря утихла. Капитан, освободившись от длинного рапорта, который
ему нужно было писать на бумаге, шел, страшно утомленный, к себе домой.
Его томил голод, и он порешил перехватить по дороге рюмку водки в духане.
Войдя, он потребовал себе графинчик водки, но не проглотил из него ни
одной капли. Прямо перед ним во втором отделении духана, за столиком, старый
Махмутка гладил по голове и ласкал двух молодых контрабандистов, смотревших, в
свою очередь, на старика с удивительной любовью. Лица их были бледны, но горели
отвагой. Они показывали ему жестами, как они плыли, как боролись с волнами...
Махмутка умилялся и плакал...
Капитан понял все, и сцена, которую он видел перед собой, так ошеломила
его, что он ударил кулаком по столу и закричал со злобою:
— Живы таки, проклятые! Не утонули, черти. Даже и буря их не берет?!
Какого же я дурака сломал?! Ведь это я их спас, а они мою конфискацию
потопили!!
Сборник "Птицы бездомные" (СПб, 1895)
_______________________________________________________________________________
К списку авторов В кают-компанию