Джозеф Редьярд Киплинг
"Мэри Глостер"
Я платил за твои причуды, не запрещал ничего.
Дик! твой отец умирает; ты выслушать должен его.
Доктора говорят — две недели? Лгут твои доктора!
Завтра утром меня не будет... и... скажи, чтоб ушла сестра.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы!
И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.
Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин,
Я создал себя и мильоны, но проклят, раз ты мой сын!
Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, —
Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.
Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет.
Я бывал у их Высочеств, — помнишь газетный столбец?
"Один из властителей рынка". Дик, это — я, твой отец!
Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;
Я шел напролом, и это — удачей теперь зовут.
Что за судами я правил! Гниль и на щели щель, —
Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель!
Еда, от которой шалеют! Команда — Бог им прости!
И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.
Другие — те не смели, боялись пойти ко дну
(Они у меня шкиперами). Я шел и я брал жену.
Я путь держал вокруг света, женатый в двадцать шесть,
Твоя мать копила деньги и берегла нашу честь.
Я был счастлив, что я — хозяин, но ей было дело видней,
Она выбирала дорогу, и я слепо шел за ней.
Она подстрекнула взять денег, нашла расплатиться как,
И мы накупили акций и подняли собственный флаг.
В долг забирая уголь, питаясь Бог знает чем,
Мы с нею суда фрахтовали — теперь их уже тридцать семь.
За клипером клипер грузился, блестяще шли дела,
Когда в Макассарском Проливе внезапно она умерла.
Около Патерностер, в тихой синей воде
Ее опустили мы в вечность. Я отметил на карте, где.
Было нашим собственным судно, на котором скончалась она,
И звалось в честь ее "Мэри Глостер". Давнишние то времена.
Я плыл на попойку вдоль Явы и чуть не сел на мель,
Когда твоя мать мне явилась, — и с тех пор мне противен хмель.
Я цепко держался за дело, не покладая рук,
Копил (так она велела), а пили другие вокруг.
Я в Лондоне встретил Мак-Куло (не бывало знакомства нужней),
Мы вместе начали дело — три кузницы, двадцать людей.
Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,
Патент на станок приобрел я, и здесь опять повезло.
Я сказал: "Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод",
Но Мак-Куло на разговоры потратил почти что год.
А тут началось движенье — работа пошла сама:
Машины, котлы и трубы, огромные, как дома.
Мак-Куло хотел, чтоб в каютах были и мрамор, и клен,
Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,
Водопроводы повсюду, с резьбою каждая дверь…
Но он умер в шестидесятых, и — я умираю теперь...
Я знал — когда строился "Бай флит", — я знал уже в те времена
(Они возились с железом!), я знал — только сталь годна.
Первое растяженье! И стоило это труда,
Когда появились наши девятиузловые суда!
Они задавали вопросы, я текст им привел в ответ:
"Тако да воссияет перед людьми ваш свет".
Они пересняли что можно, но я был мозгами богат,
В поту и тяжелых сомненьях я бросил их год назад.
Пошли контракты на броню, здесь был Мак-Куло силен,
Он был мастер в литейном деле, — и лучше, что умер он.
Я прочел все его заметки; их понял бы новичок,
И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.
(Его вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.
Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.
Шестьдесят процентов с браковкой, мы могли их делать вдвойне.
И четверть мильона кредита — скажи спасибо мне!
Мне казалось — но это неважно, — что ты обожаешь мать.
Тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.
Гаррер и Тринити Колледж! А надо бы в Океан!
Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.
Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,
И то, что зовешь ты жизнью, я называю — разврат.
Гравюры, фарфор и книги тебя занимали зря,
Квартирой модной кокотки была квартира твоя.
Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш.
От нее ты набрался спеси; но где же ребенок ваш?
Запрудила пол-Кромвель-рода вереница ваших карет,
Но докторский кэб не виден, и наследника нет и нет.
(Итак, ты мне не дал внука, тобою кончен наш род.)
А мать твоя в каждой поездке под сердцем носила плод.
Их убивал, малюток, широкий водный простор,
Только ты, ты один это вынес! Хоть мало что вынес с тех пор...
Лгун, и лентяй, и хилый: как будто себе на обед
Собирал ты корки хлеба. Мой сын не помощник мне, нет!
Для него есть триста тысяч и проценты с них каждый год,
Всё это, видишь ли, Дикки, пущено мной в оборот.
Ты можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,
Всё вернется обратно в дело. Но что там с женой твоей?
Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:
"Милый папочка! он умирает!" — и старается выжать слезу.
Благодарен? О да, благодарен, но нельзя ли подальше ее?
Твоя мать ее не любила, а у женщин бывает чутье.
Ты услышишь, что я женился второй раз! Нет! Не совсем.
Но дай бедной Эджи сотню, не всё ли равно, зачем.
Она была самой славной — ты скоро встретишься с ней.
Я с матерью уплываю, а тебе поручаю друзей.
Мужчине нужна подруга; женщины скажут — пустяк;
Конечно, есть и такие, которым не нужен очаг.
О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,
Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.
Стой! и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу,
Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу.
Скажут люди, что я безумец, ты же будешь настойчив и тверд.
Кому ж я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт!)
Мы затратили деньги на мрамор еще при Мак-Куло, давно,
Мрамор и мавзолеи — так возноситься грешно.
Для похорон мы имеем остовы бригов и шхун,
Не один так писал в завещаньи и не был ни шут, ни хвастун.
У меня слишком много денег, я думал... но я был слеп,
В надежде на будущих внуков я купил этот Вокингский склеп.
Откуда пришел я, туда же я возвращаюсь вновь.
Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!
Десять тысяч миль отсюда, с твоей матерью лечь я хочу,
Чтоб меня не послали в Вокинг, вот за что я тебе плачу.
Как это надо сделать, я давно уж обдумал один —
Спокойно, прилично и скромно, — слушай меня, мой сын.
Знаешь наш рейс ты? Не знаешь. Так в контору письмо пошли,
Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.
Ты выберешь "Мэри Глостер" — мною приказ уже дан, —
Ее приведут в порядок, и ты выйдешь с ней в океан.
Стоило много денег ее без дела держать.
Я могу платить за причуды, на ней умерла твоя мать.
Около Патерностер, в тихой синей воде, —
Я, кажется, говорил уж, что отметил на карте, где.
(Она промелькнула в люке — коварное море вокруг!)
Сто восемнадцать на запад и ровно три на юг.
Направленье совсем простое — три на юг, как я уж сказал.
На случай смерти и жизни Мак-Эндрю я копии дал.
Он у Мaори нынче начальник, и отпуск ему дадут,
Когда ты ему напишешь, что он мне нужен тут.
Три брига для них я построил — и удачно исполнил заказ,
А Мака я знаю давненько, а Мак знал обоих нас.
Ему я передал деньги, лишь стало плохо мне.
Ты к нему придешь за ними, предав отца глубине.
Недаром ты плоть от плоти, а Мак — мой старейший друг!
Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.
Он за меня молился, этот морской шакал,
Но он не солгал бы за деньги и умер бы, но не украл.
Ему придется "Мэри" как груз с собою взять!
Свадебный тур совершает сэр Антони Глостер опять
В старой своей каюте, хозяин и капитан,
Под ним винтовая лопасть, вокруг голубой океан.
Плывет сэр Антони Глостер — веет флаг, наша гордость и честь, —
Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях и не счесть.
Он создал себя и мильоны, но это всё суета,
И вот он идет к любимой, и совесть его чиста.
У подножья Патерностер — ошибиться нельзя никак —
И последний пузырь не лопнет, как тебе заплатит Мак.
За шесть недель — пять тысяч, как лучший фрахтовщик судов,
И Мак передаст тебе чеки, как только я буду готов.
Потом вокруг Макассара ты возвратишься один.
Мак знает, чего хочу я... И над "Мэри" я — господин.
Твоя мать назвала б меня мотом — есть еще тридцать шесть кораблей,
Я приеду в своей карете — пусть меня ждет у дверей.
Всю жизнь я не верил сыну; он искусство и книги любил,
И он жил на отцовские деньги, и отцовское сердце разбил.
Итак, ты мне не дал внука, тобою кончен наш род!..
Единственный наш, о матерь, единственный сын наш — вот!
Гаррер и Тринити Колледж, а я день и ночь в трудах.
Он думает — я сумасшедший, а ты — в Макассарских водах.
Плоть моей плоти, родная, во веки веков — аминь.
Первый удар был предвестник — призыв морских пустынь.
Но — дешевый ремонт дешевки — доктора говорят, я — больной.
Мэри, а ты не явилась? Я всегда был ласков с тобой.
Ты ведь теперь бесплотна; и женщин встречал я в пути,
Они были женщины только, а я — мужчина. Прости!
Мужчине нужна подруга, понять это так легко.
Но я не делил с ними жизни, а только платил широко.
И что мне значит пять тысяч! Я могу заплатить за мечту
Бросить якорь близ Патерностер, в моем последнем порту.
Я верю в Воскресенье и Писанье читал не раз,
Но Вокингу я не доверюсь; море надежней для нас.
Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну.
Мне довольно продажных женщин, я хочу целовать одну.
Буду пить из родного колодца, другого источника нет,
И со мной юных лет подруга — и черт подери весь свет!
Я лягу в вечной постели (Дик, позаботься о том!),
Мак возьмет ее вместо груза и спустит на волны потом.
Носом вперед, всё глубже, огни горят в два ряда,
О днище пустого трюма глухо плещет волна,
Негодуя, смеясь и ласкаясь, пениста, зла и темна,
Врывается в нижние люки и всё выше растет она.
Слышишь! всё затопило, от носа и до кормы.
Не видывал смерти, Дикки? Так умираем мы.
"The "Mary Gloster".
Перевод Ады Оношкович-Яцыны (1896–1935)
__________________________________________________________________
К списку авторов В кают-компанию